Перья

[stjohnwatson]

Название: Feathers
Автор:  Св. Иоанн Уотсон
Фандом: Zankyou no terror
Жанр: AU, angst, пре-серии
Персонажи: Найн, Твелв, Файв (в одном предложении)
Рейтинг: G
Размер: ~1800 слов
Предупреждения: Возможен OOC. Авторские представления о том, как Твелв видит голос Найна. Возможное AU относительно прошлого. Упоминание смерти неосновных персонажей.
От автора: для моего прекрасного вампир!Джима :з Источники вдохновляющих гифок под писаниной: раз, два, три.

Читать дальше?..

Твелву кажется, что он бежит, даже когда бежать уже и не надо.
От работников станции.
От учредителей проекта “Афина”.
От бдительной полиции.
От самого себя.
Всё его существо, всё, чем он является, бежит, даже когда он лежит на кровати и пытается заснуть.
- Найн? – зовёт он, повернув голову вправо, в тишине слыша, как шуршит под головой подушка. Тот отзывается невнятным мычанием.
- Можно в следующий раз мы поживём на крыше? – Твелв мечтательно улыбается, представляя, как будет выходить подышать свежим воздухом, а крыша будет устлана перьями гулявших по ней и пролетавших мимо птиц. Небо такое красивое… Он бы тоже хотел взлететь.
- Исключено, - даже в темноте Твелв не то что видит – чувствует – как Найн пытается нашарить очки и посмотреть на него этим взглядом, полным укоризны. Например, как когда Твелв ляпал что-нибудь про любовь или врал, что будет осторожен. Что не наделает глупостей. Он всегда делал глупости. Ему нравилось их делать, потому что так поступали обычные люди. Не такие, как он. Не такие, как Найн. Не такие, как все дети с того проклятого объекта, который, кажется, и определил всю их дальнейшую судьбу.
- С крыши очень мало путей отхода, - бросив искать очки, продолжает объяснять Найн. – А что, если нас поймают?
Вопрос, преследовавший их уже около десятка лет. “А что, если нас поймают?..”
Каждым своим словом Найн призывает его к благоразумию. А Твелв не хочет благоразумия. Он не хочет просчитывать свои действия на пять шагов вперёд, при этом учитывая миллион вероятностей. Например, если его одного узнают и поймают. Если он сломает ногу и на месяц застрянет с самодельным гипсом, потому что в больницу им никак нельзя. Если на Японию упадёт метеорит, потому что он неправильно прочитает название блюда в забегаловке за углом. Если, если, если…
Твелв не хочет бунтовать. Ему просто нужно немного свободы. Что им останется после того, как они завершат свою миссию?
- Смотря с какой крыши… - коварно, с намёком на вызов тянет он, прикрывая глаза, как будто здесь недостаточно темно. Как будто только с закрытыми глазами можно мечтать по-настоящему. Найн издаёт звук, состоящий из чистого скепсиса процентов на девяносто пять. Что-то вроде “Ну да, в твоей-то голове полно идеальных крыш, где можно пожить, не сомневаюсь, что там ещё и бассейн самоочищающийся”.

Твелву нравится голос Найна. Он – тёмно-синий, цвета моря, и такой же глубокий. Накатывает волнами, успокаивает. Когда голос звучит резко, по поверхности воды расходятся круги, словно кто-то кинул камень. Но потом снова воцаряется ледяное спокойствие.
Твелву хочется попросить, чтобы Найн говорил ещё и ещё, но тот не любит болтать без дела и рассказывать сказки. Которых Твелву как будто не хватает ещё с детских лет. Они не были детьми. Их никогда не воспринимали как детей. Как объектов для изучения, лабораторных крыс, эволюционировавших обезьянок. Твоё следующее задание: нажать на кнопочку. Твоё следующее задание: съесть обед. Твоё следующее задание: устроить поджог в здании и использовать свой единственный шанс, чтобы вырваться на свободу. Сбежать за пределы решётки с колючей проволокой. Потрогать птиц своими руками, а не просто посмотреть на них в книжках.
Твелв хочет спросить, что с ними будет, когда всё закончится. Но что-то подсказывает ему, что он на самом деле совсем не хочет слышать правдивый ответ на этот вопрос. Разве что, ещё одну не рассказанную Найном сказку.

--

Твелв не глуп, нет. Но он ужасающе наивен. Найну до сих пор кажется это немного странным. В какой-то степени даже загадочным. Ведь они росли на одном и том же объекте. Всем вдалбливали одно и то же: любви нет, надеяться не на что. Твелв выглядел – да и сейчас выглядит – младше него. Значит, это должно было лучше запомниться, лучше, прочнее вбиться в голову. И, тем не менее…
Именно Твелв подошёл к нему первый. Подсел, такой смешной, неуклюжий, со своими растрёпанными волосами и короткими босыми ножками, шлёпавшими по холодному кафельному полу, и сказал:
- Привет, они назвали меня Твелв.
Найн обязательно поправил бы очки с умным видом, если бы они у него были. Но зрение тогда ещё не испортилось, и умный вид пришлось строить без очков:
- Я знаю.
Найн никогда не стремился к образованию связей. И, даже если это желание хоть ненадолго появлялось, потом оно исчезло полностью, иссякло, умерло. Потому что он видел, как другие дети умирали один за другим. Девочки, мальчики, старше, младше. Кто-то сходил с ума. Держался за голову и кричал, беспрестанно кричал, сжавшись в углу. Кто-то заболевал, и их отселяли от остальных, а потом они не возвращались. На поросшем травой дворе становилось всё больше грубых, вбитых в землю досок с коряво вырезанными цифрами. Два. Семнадцать. Двадцать один. Четырнадцать. Пятнадцать. Три.
Со смертью сложно примириться, но больше всего почему-то пугало не это. Больше всего он с ужасом ждал, когда ко всем этим числам присоединится и Твелв. Он казался таким маленьким, хрупким. Его тело просто не могло выдержать нагрузку препарата. Найну хотелось схватить его лицо и зарисовать, запомнить каждую черту. Чтобы он как можно дольше оставался в памяти человеком, живым ребёнком, а не номером.
Но прошла пара лет, коридоры и спальни стали ужасающе пустыми, а Твелв продолжал улыбаться, хватать за руку и бегать с ним по коридорам. Им не мешали играть и не разлучали их. Эту часть детства у них решили не отнимать. Если дети лучше работают в паре, то что в этом плохого? Общие показатели превышают даже самые большие ожидания – и то хорошо.
А потом они сбежали, и, да, Найн хотел этого, но поначалу совершенно растерялся. Годы в изоляции заставили его чувствовать себя неуютно на таком огромном открытом пространстве. Что теперь делать? Куда идти? О чём позаботиться в первую очередь?
Твелв и тут подсказал. Дёрнув за рукав длинной больничной пижамы, он протянул:
- Есть хочу.
И Найн понял две вещи: для начала им надо переодеться. Поскольку они привлекали слишком много внимания. Дети в больничных халатах вызовут подозрение, заставят заволноваться. Не исключено, что вскоре может подойти кто-то и спросить, не потерялись ли они. Где их родители. Почему они в таком виде. А после еды надо будет сразу же позаботиться о жилье. Там, где никого не удивит, что такие маленькие мальчики решили провести время в одиночестве. Там, где полиция не захочет отвести их в участок до выяснения обстоятельств, а потом их вернут в равнодушные руки учёных.
Твелв уплетал дешёвый бургер в хрустящей упаковке с таким аппетитом, словно не ел с месяц. Они вымыли руки, испачканные кровью после колючей проволоки, но раны всё равно остались. И Твелв цеплялся, как за последнюю еду в своей жизни, а ещё болтал, сидя на стуле, опухшими после самого большого забега в их жизни ногами.
С тех пор прошло больше десяти лет, а для Найна до сих пор загадка, откуда берётся эта жизнерадостность. Откуда, с их-то перспективами на будущее? С их одиночеством среди всей этой толпы серых, невзрачных людей?
Твелв смеётся в темноте, и, если бы Найн тоже был синестетиком, он сказал бы, что этот звук – жёлтого цвета. Не бледного, а насыщенного, тёплого. Возможно, с каплей рыжего. Как солнечные лучи.

--

Твелву тяжело усидеть на одном месте, но он старается, вцепившись пальцами в вертящийся поскрипывающий табурет и наблюдая за тем, как Найн взламывает очередную систему, чтобы добиться для них доступа в следующую точку на пути к великой цели.
На самом деле вопрос звучит не как “А что, если нас поймают?”, а как “А что, если нас поймают раньше времени?” Они, без имён и семьи, без роду и племени, придумали весь этот гениальный план с чрезвычайно эгоистичными целями и жили им. Дышали. Ощущали на кончиках пальцев вместо пыли, когда проводили ими по покосившимся полкам в заброшенных комнатах.
Найн предложил “Hefnd”, но Твелв замотал головой. Конечно, скорее всего, их запомнят как злодеев. Но…
- Если сделать упор на месть, всё это будет о них, не о нас, понимаешь? – объясняет он, продолжая улыбаться, но сердце колотится в груди, и он понимает, насколько это важно. Насколько это важно – показать Найну, что дело не в мести. Ведь объект не сломал их. Определил их дальнейшее существование – да. Сделал из них послушных марионеток, сломил волю и отнял чувства – нет. Ведь они свободны. Могут гулять везде и всюду, есть, что хотят, рисовать, петь, жить. Вот что важно показать. Что есть надежда. Именно она помогла им выбраться, стать свободными. Именно она ещё есть у других. Вот что объединяет их с миром. Вот что должно запомниться, остаться у других в голове и сердце.
Он переводит дыхание, и глаза его горят. На секунду ему кажется, что Найн обзовёт его романтичным идиотом, безнадёжным оптимистом. Тот смотрит очень долго, словно действительно всерьёз обдумывая это предложение. А потом только поправляет очки и кивает. Твелв, будто сдававший экзамен и получивший высшую оценку, позволяет себе наконец снова начать дышать, а потом вскрикивает довольно и кидается обнять. В одно космически невозможное мгновение на лице Найна появляется намёк на улыбку, а потом он отпихивает Твелва и говорит, что ему надо работать дальше. Твелв поднимает руки в примирительном жесте, бормочет: “Всё-всё, не мешаю” – и, пританцовывая, ускользает на улицу, чтобы купить какой-нибудь безалкогольный коктейль и отпраздновать свою маленькую победу.

--

Оставшись в одиночестве, Найн только закатывает глаза. “Von” короче, чем “Hefnd”, и, даже несмотря на утверждения, будто убить и забыть нельзя именно идею, он уверен, что в итоге запомнят больше их, чем посыл.
Неисправимый, безнадёжный романтик…
Найн почти никогда не отказывает Твелву. За исключением тех случаев, когда что-то требует немедленного решения, он действительно соглашается на разного рода уступки. Хоть им и положено не светиться, ближе часам к трём он выходит с Твелвом на улицу, во двор, и пинает мяч. Как нормальный подросток. В джинсах и футболке, без перчаток, руками, на которых уже зажили следы, ловит, не давая попасть в ворота. Не давая ускользнуть дальше. Твелв издаёт разочарованный стон и тут же несётся в атаку, пытаясь обманными манёврами забрать мяч обратно.
По возвращении он первым рвётся в душ, а Найн только утирает пот со лба и выдыхает, обрушившись на диван. Будто с самого начала сроднившийся с техникой, он может похвастаться ловкостью пальцев, но не спортивной фигурой в целом. Собрать из стареньких разрозненных деталей компьютер? Запросто. Смастерить бомбу? Почему бы и нет? Футбол? О, нет, пожалуйста, только не это.
Найн практически ненавидит бегать. Отчасти это напоминает ему о прятках с Файв, отчасти о том, как они неслись прочь от горящего здания, а потом от забора с колючей проволокой, а потом… Им с Твелвом приходилось много бегать, и в этом было что-то от трусости, хотя про себя, конечно, упорно хотелось назвать это тактическим отступлением. Не так позорно. Не так низко. Не так сильно отдавало страхом.

Через несколько месяцев они заселяются в очередное место, которое никогда не станет для них домом, и бросают на пол сумки. Твелв косится в сторону одной конкретной двери, не в силах поверить, оборачивается и смотрит на Найна. Глаза его снова горят, а с губ так и не слетает: “Правда? Правда?!” Найн не может удержаться и улыбается, ограничиваясь, тем не менее, одним только кивком. Твелв срывается с места и распахивает дверь, выскакивая наружу, пуская в пыльное помещение ещё несколько лучей солнца.
Немного подождав, Найн выходит следом и смотрит, как счастливый Твелв кружится на крыше, раскинув руки. Белые птичьи перья, наперекор всем законам логики и физики, взмывают вверх.
- Спасибо, Найн, спасибо! – остановившись и чуть пошатнувшись, поймав его взглядом, благодарит Твелв. Он так счастлив, что срывается на шёпот. – Так здорово…
И Найн, глядя на крыши других домов через решётку ржавого ограждения, довольно щурясь, на мгновение даже хочет верить в светлое будущее.

Тыц

Click

Тык

Музычка