Я ПООЩРЯЮ БЕЗОПАСНЫЙ СЕКС, ПОТОМУ ЧТО Я ХОРОШИЙ ДЯДЯ ©
Название: Chris' madness
Автор: Св. Иоанн Уотсон
Фандом: Teen Wolf
Жанр: AU, hellomadness
Персонажи: Питер Хейл, Крис Арджент, Эллисон
Рейтинг: G
Размер: чуть-чуть не дотянула до трёх тысяч (допы в это число не включены)
От автора: я могла бы, наверное, назвать его "Embrace the Madness", поскольку оно чудесно подходит, но так бы я чувствовала себя плагиатором слогана второго сезона Ганнибала ^^
OOC неизбежен, будьте осторожны.
Пост на соо нестандартных пейрингов.
Читать на свой страх и рискБезумие - оно такое. Тягучее и приторное.
Как карамель.
Как голос Питера.
- Кристофер... - зовёт тот. Манит. Привлекает на свою тёмную сторону. Туда, где нет места здравому рассудку и трезвому взгляду на вещи.
- Кристофер...
Так звал его только отец. Никто и никогда в жизни больше не звал его Кристофером. Деловые партнёры звали его Крисом. Друзья звали его Крисом. Жена звала его Крисом. Даже Питер, когда был жив, звал его Крисом.
Но сейчас, когда тьма собирается вокруг сердца и мысли медленно, словно пытаются пройти сквозь болото, с каждым шагом всё больше утопая, ворочаются в голове, он тянет это злополучное "Кристофер", и оно тяжёлым грузом оседает на плечи.
- Не называй меня так, - просит Крис бесконечно устало и зажимает уши руками, когда Питер, ему назло, повторяет снова и снова, оказываясь слишком близко, шепча так громко, откликаясь как будто со всех сторон одновременно, атакуя.
- Хватит! - кричит Крис, и внезапно в голове - звенящая тишина.
И она сводит с ума не хуже прежнего.
Крис смеётся.
Так или эдак.
Выхода нет.
Избежать не получится.
- Однажды мне стало холодно внутри, мои органы стремительно замерзали, и быстрее и сильнее прочих - сердце. И тогда я поджёг свой дом, - говорит Питер, и ногти его врезаются в кожуру апельсина. - Сердце моё билось в ритме древнего танца, восхваляющего богов, и плоть моя плавилась, но это ничтожно по сравнению с тем, что творилось в моей груди.
Резкий запах забивается Крису в ноздри, он включает громче телевизор, чтобы не слышать, но голос Питера всё равно звучит, сквозь, между, вместо, проникая под кожу. Потому что он в голове, его не перекричишь, не перекроешь.
- Ты мог бы сказать, что это эгоистично, потому что вся семья моя погибла в этом священном пламени, но я отвечу тебе, что цена эта невелика.
Пронизывающие голубые глаза Питера смотрят на него с экрана телевизора. Он смотрит на него, как на неразумное дитя, чьи идеалы, чьи глупые и наивные представления о морали мешают ему увидеть истину. Ведь истина выше любых законов и правил, она выходит за рамки, выплёскивается из них, словно бескрайнее море, на дне которого - кости вымерших существ, некогда живших здесь. Вышедших из моря и туда же вернувшихся.
- Дым касался чистых небес, пачкал облака, уравновешивал мир. Немного чёрного в белом, немного грязного в чистом. Так сохраняется баланс, так тому суждено быть. Поэтому я знал, что всё сделал правильно.
Криса мутит, и он закрывает глаза, но под сомкнутыми веками, на обратной их стороне - эта картина, такая яркая, словно он сам был там, и каждый оттенок отпечатался глубоко в его подсознании. Горький ком с трудом проглатывается, огромным усилием заталкивается обратно, и Крис хватает ртом воздух, словно только что достиг поверхности того бескрайнего моря после долгого путешествия к самым его глубинам. Он жадно глотает, заполняя грудную клетку, облизывается, и на губах его как будто бы соль.
- Ты пока не понимаешь, но скоро этот холод доберётся и до тебя, и тогда всё, что тебе важно, сузится до канистры бензина и спичечного коробка, - предсказывает Питер и протягивает ему очищенный апельсин на раскрытой ладони. Ноги Криса внезапно босые и зарываются не в ковёр, а в скользкую кожуру.
Питер протягивает к нему руки в крови, стискивает в пальцах клетчатую рубашку Криса, пачкает, словно вытирается об неё, старается смыть, но в глазах у него - ни капли раскаяния, ни единого намёка на страх от содеянного. Только безумие: затапливающее радужку, расширяющее зрачок.
- Я убил всех, кем ты дорожишь, - говорит он, и на губах его - улыбка сумасшедшего, наконец получившего свою любимую игрушку. - Я убил их всех.
Крис обыскивает взглядом его лицо, надеется найти морщинки в уголках глаз, складку в углу рта, раздувшиеся крылья носа - что угодно, что выдало бы враньё Питера. Что убедило бы в том, что это лишь игра, шутка, неудачный розыгрыш. И хотя Питер - актёр от Бога, на руках его кровь, точно кровь, потому что пахнет железом и слишком густая для томатного сока. И от этого становится страшно и тошно, и хочется оторвать руки от рубашки, а затем снять её саму и сжечь. Сжечь. Сжечь. Как дом.
Как дом?
- Теперь будем только мы. Теперь никто не помешает. Никто не отберёт тебя у меня. Никто не будет тянуть тебя обратно, туда, где все притворяются, что в здравом уме и твёрдой памяти. Ха. Нам больше не понадобится эта ложь. Тебе больше не нужно будет притворяться. Там, где я, - только свобода.
- Нет... Нет! - Крис отталкивает его и бежит прочь. Он запирается в комнате и закрывает уши. Но слова всё равно сочатся отовсюду. Они плывут по стенам, вытекая из углов, они постепенно заполняют комнату, забираясь в щель под дверью. И превращаются в кровь. Окна не открываются, а прятаться в шкафу - бесполезно.
Крис ложится на кровать, достаёт нож из-под подушки и вонзает его себе в грудь.
Крис с криком просыпается и садится на кровати, быстро и шумно дыша, чувствуя, как липнет к взмокшей спине футболка.
Немного придя в себя и успокоив бешено бьющееся сердце, он осматривается и видит Питера, сидящего на подоконнике.
На руках его кровь.
- А что ты хочешь? - тот оборачивается и разводит ими. - Твоя жизнь превращается в кошмар.
Крис не находит в себе силы подняться и проверить, в порядке ли Эллисон, спящая в соседней комнате.
Он слишком боится увидеть труп.
- Наверное, в прошлой жизни я очень много грешил, раз в этой я галлюцинирую, и, более того, моя галлюцинация - ты, - ворчит Крис, качая головой.
- В прошлой? - с саркастичным удивлением переспрашивает Питер. - А что насчёт нынешней?
Крис делает вид, что не замечает эту шпильку, абсолютно сознательно и совершенно бессовестно старается пропустить её мимо ушей. Но Питер уже завёлся. С ним всегда так: если его что-то заденет, он вцепится в это и не отпустит, пока сам не посчитает тему закрытой. Пока сам не поставит точку. Одно из тех многочисленных качеств, которое Крис в нём ненавидит искренне и чисто, безо всяких примесей.
- Знаешь, очень жаль, что у охотников нет этого индикатора убийств невинных жертв, как у нас. Иначе у тебя тоже были бы ярко-голубые глаза. Не так ли, Крисси?
Крис отчаянно пытается не вспоминать, не думать. Заблокировать все воспоминания, которые хранились в самом тёмном углу на самой высокой полке в пыльной кладовой, куда давно никто не заглядывал. Но Питер услужливо подсказывает, слова льются песней из его рта:
- Тебе было двадцать три, вас занесло куда-то в Айову, и как раз тогда начались эти странные смерти.
Крис помнил. В газетах ещё писали, что это, должно быть, бешеные собаки, только какого чёрта у бешеных собак такие большие отпечатки лап, и неужели недавнее полнолуние совсем не имеет к этому отношения?
- Он был ещё совсем щенок, Крисси. Цыплёнок, жёлтый пушок, детский писк. Сколько ему было? Навскидку лет пятнадцать, не больше. Тощий, со всклокоченными волосами, словно от удара током, горящие глаза. Полон жизни.
Крис морщится, не в силах прогнать образ, тут же вставший перед глазами.
- Может, ты завидовал ему? Его свободе? Ему-то родители наверняка не говорили, во сколько ходить в туалет, - фырчит Питер, явно насмехаясь над спартанским расписанием, которое Крис соблюдает, кажется, и по сей день.
- Я не завидовал, - говорит он, хмурится, но самому себе кажется совершенно неубедительным.
- Ты пристрелил его, Крис. Пальнул в него пулей из аконита и смотрел, как он мучается, раздирает себе руку до самого мяса, пытаясь вытащить её. Зная, что, даже если он вытащит, яд уже проник в кровь, ему не спастись. А он умолял, извивался, кусал губы в кровь, стискивал зубы, выплёвывал, выл. Говорил, что не виноват. Ты ведь выяснил потом, что он не виноват, верно?
- ...верно, - глухим эхом отзывается Крис. Позабытая вина затапливает, душит, жжёт глаза с новой силой. Словно и не прошло несколько лет.
- Но от отцовского похлопывания по плечу, сильного, выражающего гордость за сына, тебе стало противно ещё до этого, так ведь? - хмыкает Питер, и Крис поджимает губы, вспоминая, как по телу прошли мурашки, и захотелось сбросить отцовскую руку - неожиданно тёплую, с широкой ладонью. Скинуть со своего плеча, вытереться, смыть. А потом стало противно и от себя самого. Что наблюдал за чужими страданиями и ничего не сделал. Ничего не почувствовал.
- Ненавижу тебя, - выдыхает он уже в ванной: с лица капает вода, в усталых глазах - сетка красных сосудов.
Отражение Питера в овальном зеркале ухмыляется в ответ.
Крис открывает глаза и в первое мгновение не может понять, где находится.
Здесь холодно, темно, сухо и жёстко.
Он пытается поднять руки и ударяется костяшками пальцев о дерево.
Вот чёрт!
Он ощупывает пространство вокруг себя, как может, больно стукается локтями о преграды, при этом стараясь спокойно дышать, но не в силах унять бешеное сердцебиение.
Бессмысленно отрицать очевидное.
Его похоронили заживо.
- Страшно, да? - Крис вздрагивает, услышав знакомый голос, идущий как будто бы через несколько слоев плотной ткани: приглушённый, но слова разобрать можно.
- Питер! - он злится, наконец, понимая, чьи это происки. - Прекрати играть с моим подсознанием!
- А я и не играю, - до странного спокойно хмыкает тот. - Ты делаешь это сам.
Крис резко дёргает головой в сторону, фырчит, отрицая. Не может быть. Он никогда не боялся ничего подобного, чтобы сейчас оказаться в таком положении. С другой стороны, сейчас это кажется действительно пугающим, и паника медленно поднимается вверх, от кончиков пальцев ног, рискуя вскоре затопить лёгкие и сердце, отключить мозг, лишая его всякой способности трезво мыслить.
Крис хлопает по себе руками, проверяя, не соизволило ли больное подсознание оставить ему пистолет в кармане джинсов, чтобы прострелить... ну да, гроб. Он ведь в гробу? Или, как минимум, в какой-то деревянной коробке. Сделанной по совести, потому что подушечки пальцев не обнаружили никаких возможных заноз. Впрочем, это не сильно обнадёживает.
Крис стискивает зубы и, вжавшись в дно, пытается выиграть себе побольше места, чтобы размахнуться и ударить кулаком. Разбить. Выбраться.
Паника добирается уже до коленок, он мелко подрагивает, пытается выбить доски ботинками, сдерживается от хаотичных движений, которые не помогут, зато отнимут порядочно сил.
Очень сложно просчитывать свои действия, если ты находишься в заколоченном ящике под землёй. На глубине скольких метров он лежит?
Именно в этот момент в голову впервые закрадывается мысль, а стоит ли вообще бороться. Даже если всё это происходит исключительно в его голове... Даже если так, то...
Крис кричит и бьёт по дереву, обезумев, забывая себя, собственное имя, всё на свете, мечтая только о том, чтобы оказаться на поверхности. Даже если там не окажется ни одного живого человека, кроме галлюцинации-Питера. Пожалуйста, только дайте ему выбраться. Он хочет вдохнуть полной грудью, он хочет потянуться и услышать, как хрустят кости.
Он кашляет, переставая кричать, и мечтает о глотке воды.
Лёжа в деревянном ящике, погребённый заживо, теряешь ощущение времени. Крис даже не знает, день сейчас или ночь. Сколько прошло времени? Час? Пятнадцать минут? Неужели он так и умрёт здесь?
- Питер! - кричит он. - Питер, мать твою! Вытащи меня отсюда!
Ему отвратительно с самого себя. Он совершенно не намеревался просить помощи. Особенно у того, кто и так постоянно издевается над ним. Затуманивая разум странными речами, заполняя его жуткими образами, вызывая фальшивые воспоминания. Или же..? Он понятия не имеет, как Питер может ему помочь - как может ему помочь голос из головы, ночной кошмар, галлюцинация? - но больше просить некого.
Однако Питер не откликается, и Крису тесно, плохо и страшно. К горлу подступает ком, его начинает тошнить, и он закрывает себе рот и мысленно просит неизвестно кого, чтобы всё обошлось. Если он должен будет здесь умереть, он предпочтёт сделать это не в собственной блевотине.
Когда его немного отпускает, он снова бьёт по крышке. И снова. И снова. Целенаправленно. Так сильно, как только может. Сбивая в кровь костяшки. Боясь дышать, потому что иначе пропустит первый обнадёживающий звук - хруст доски. С каждым ударом продолжать всё больнее, и Крис крепче стискивает зубы, хмурится, морщится, но терпит.
- Ради кого ты возвращаешься? - спрашивает Питер, снова заставляя его вздрогнуть, но не преуспевая в попытке отвлечь. - Ради дочери? Она уже достаточно взрослая, чтобы обходиться без твоей помощи.
Крис зажмуривается (всё равно ни зги не видно) и старается не слушать. Он уже давно перестал задаваться вопросом, зачем Питеру делать такие вещи. Вы же не спрашиваете у ночного кошмара, почему он вселяет в вас страх и ужас, наделяет липким холодным потом и заставляет стонать и вздрагивать. Бесполезно. Всё равно ответа не дождёшься. Или получишь какую-нибудь туманную фразу на совершенно другую тему.
- У тебя не осталось семьи. Твоя жена мертва. Твой отец... Будем честны, ты был бы счастлив, если бы он сыграл в ящик. Зачем ты стремишься на поверхность? Не лучше ли умереть здесь? Позволить всем отдохнуть от тебя?
Крис радостно выдыхает, услышав хруст, невероятно громкий в этой давящей на уши тишине. Он сажает себе занозы и пытается отковырять доску, подцепить, чтобы потом оторвать или хотя бы отодвинуть в сторону.
- Почему ты борешься? Какие у тебя стимулы, чтобы жить?
- Чёртов философ, - бормочет Крис, а потом набирает воздуха в грудь и закрывает рот.
Потому что в коробку начинает сыпаться земля.
Паника захлёстывает Криса по новой, и он старается выкарабкаться, двигает резко руками, пробует оттолкнуться, погрузиться в землю, позволяя сжать себя со всех сторон.
Он продирается, стремится наверх, тянется изо всех сил и благодарит неизвестно кого за то, что Питер молчит. О, этому типу всегда есть что сказать, просто иногда он замирает, молчит, словно собираясь, натягиваясь, как пружина, для нового выпада. В эти когда короткие, а когда и длинные мгновения Крис имеет возможность передохнуть, а сейчас - ещё и приблизиться к поверхности.
Пожалуйста...
Когда сил уже почти не остаётся, руке вдруг становится не за что схватиться, и Крис, сдерживая порыв вскрикнуть, вкладывает все силы в то, чтобы подтянуться, добраться, наконец, до желанной цели.
Отряхиваясь и жадно глотая воздух ртом, он обнаруживает себя на кладбище. На него опустилась ночь, в небе сияет полная луна. На надгробии с его именем сидит Питер и мечтательно улыбается. Довольно странное и непривычное выражение на знакомом лице.
- Воды? - вежливо спрашивает он и протягивает наполовину выпитую бутылку. Крис отряхивается и жадно присасывается к горлышку, едва отвинтив крышку. Последние капли он выливает на лицо, размазывает по нему землю, вздыхает облегчённо.
- Меня хоронили без гроба, - говорит Питер, махнув рукой, как бы позволяя Крису этим жестом оставить пустую бутылку себе. - Представляешь, каково это - однажды открыть глаза и оказаться под землёй? Она забивается в глаза, в рот, в нос. Всюду. Паника сковывает всё тело...
- Теперь знаю, - кивает Крис.
Оба замолкают и смотрят на полную луну.
Крис начинает курить, потому что чувствительный волчий нюх Питера это раздражает. Он ведь всё равно не умрёт от старости в кресле-качалке. Либо его разорвёт оборотень (что бы он ни говорил про конец охоты, это самообман, наивная глупая ложь), либо он пустит себе пулю в висок, став оборотнем. Либо ещё какая-нибудь паранормальная дрянь отправит его прямиком на тот свет. Он также не исключает вариант пьяного водителя и апокалипсис с огненными шарами, падающими с небес. На самом деле его не особо волнует, если к этому списку прибавится ещё и рак лёгких. Больше его волнует то, что его новое пристрастие замечает дочь.
- У меня раньше была такая привычка, - врёт Крис, и ему противно, потому что он врёт собственной дочери. Не то чтобы он ей никогда не врал. Далеко за примером ходить не надо было: когда приехала Кейт, он солгал, из-за чего посреди ночи срывается с места. Машина. Конечно. Что ещё он мог сказать в те дни? "Извини, на твою тётю напало чудовище из комиксов"? И, тем не менее,
Эллисон смотрит настороженно и подозрительно, ещё подростком ты был отвратительным лгуном, Крисси, совершенно никудышным, шепчет Питер, и Крис тушит сигарету о край раковины, наполовину заполненной грязной посудой. Он прекрасно понимает, какие выводы невольно делаешь. Если пагубная привычка вернулась, значит, сейчас есть какой-то стресс.
- Что ты ей скажешь? - в голосе Питера, вертящего в руках декоративный глобус (когда только успел стащить из кабинета?), искреннее любопытство. - Расскажешь ей правду? Скажи ей правду. Заставь её себя возненавидеть. Питать к тебе отвращение. Отстрани от себя. И тогда мы сможем быть вместе. Как раньше.
- Пап, что происходит? - дочь хмурится, делает шаг вперёд, беспокоится, старается заглянуть в глаза. - Мы же отошли от сверхъестественных дел, ты сам настаивал. Я думала, это потому, что ты переживаешь за меня.
- Я и сейчас переживаю за тебя. Пожалуй, ещё больше, чем прежде, - вздыхает Крис. Он не знает, как к этому подобраться. Он не знает, как выставить себя в лживо-добром свете. Потому что он обманщик и изменник. Он просыпается и понятия не имеет, куда деться от ненависти к самому себе, чем её подавить, куда затолкать.
- Ты можешь рассказать мне, - Эллисон подходит и кладёт свою руку на его. - Я не брошу тебя. Мы ведь семья.
Крис снова вздыхает и с большим трудом выталкивает из себя слова:
- Когда-то я был близок с одним оборотнем...
- Правильно, степень близости лучше не уточнять, - издаёт ироничный смешок Питер.
- ...и теперь он... теперь я... я вижу его. Хотя он мёртв. Он не может быть жив. Он не может быть здесь. Ты же не видишь его.
Крис говорит немного сбивчиво и ненавидит себя за это. За этот разговор. За Питера. За всё. Он должен быть сильным отцом, опорой и поддержкой. Вместо этого он жалуется на галлюцинации и заикается, словно третьеклашка, пытающийся придумать разумное оправдание невыполненной домашней работе перед всем классом и грозной учительницей.
- Это... это был один из Хейлов?
Его дочь. Всегда, с самого детства такая смышлёная.
Он просто кивает.
- И чего он хочет? Этот оборотень.
- Он хочет, чтобы я сошёл с ума.
Питер довольно щурится, слегка улыбаясь, с громким хрустом ломая глобус в своих руках при помощи волчьих когтей.
- Может, он провёл какой-то ритуал без твоего ведома? Как-то связал вас двоих перед смертью? Может, от этого можно избавиться? Давай сходим к Дитону, вдруг он поможет. Пап, ну же. Не опускай руки, - Эллисон теребит, прикасается, гладит по плечу, тянет на себя, снова пытаясь заглянуть в глаза.
Крис знает, что это бесполезно. Но умудряется выдавить из себя улыбку.
Они с Питером похожи на шнурки для кроссовок. Потому что на самом деле это один большой шнурок с двумя концами. И он надеется только на одно: когда один конец перетечёт в другой, когда будет отмерено больше половины, Питер не тронет его дочь.
--
Допы-бонусы к фику: то, что в него не вошло, но могло быПослесловие автора, или “типа бонусы”.
Здесь я по просьбе Leeloo2525 опишу то, что не вошло в рассказ, хотя могло бы. Идеи, образы, отрывки. Их всего-то три штуки, и они небольшие.
-1-
Питер толкает его в озеро, предварительно привязав камень и обернув верёвку вокруг живота. Камень недостаточно большой, чтобы утянуть ко дну, утопить, но достаточно большой, чтобы удержать под водой.
С Питером как раз именно так. Как под водой. Все остальные звуки приглушаются и становятся второстепенными, неважными. Громкость окружающего мира стремительно уменьшается под толстым слоем воды, дети, играющие друг с другом в том же озере, становятся всего лишь размытыми пятнами, маячащими на границе периферического зрения, а там, наверху, искажаясь, преломляясь, светит солнце.
- …апа… - чей-то голос настойчиво пробивается сквозь эту толщу, зовёт, вытягивает.
- Папа!
Крис рывком оказывается на поверхности, глотает ртом воздух и ощупывает живот, на котором даже не остаётся следа от верёвки. Груз больше не давит.
На самом деле он просто моргает и оказывается, наконец, в реальном мире. Дочь смотрит на него немного обеспокоенно, но, добившись ответа, чуть улыбается и спрашивает:
- Как прошёл твой день?
В воздухе как будто висит неозвученное “Наверное, не так интересно, как раньше, с охотой на оборотней и бессонными ночами с арбалетом наперевес”. Крис слегка улыбается в ответ:
- Всё хорошо. Как твой?
- На удивление, никаких странных происшествий, - Эллисон тихо смеётся, но потом внезапно мрачнеет: - Это ведь только затишье перед бурей, верно? Мы потревожили Неметон, и теперь…
Он прерывает её, кладёт руку на плечо и слегка сжимает:
- Что бы ни случилось, ты справишься с этим. Ты у меня сильная.
Дочь кивает.
- И я рядом. Только скажи, и я всё сделаю для тебя.
“Ты – всё, что у меня осталось”, хочет сказать он, но не говорит. Она и так это знает.
Она дожидается, когда он уберёт руку, и, прихватив с собой красное спелое яблоко, бросив что-то про уроки, отправляется в комнату.
- Не смей ограждать меня от дочери, - шипит Крис, нахмурившись, едва Эллисон скрывается на втором этаже. – Можешь оградить меня от всего мира, но только не от неё. Я нужен ей.
- Ой ли? – фырчит Питер, материализуясь на столе. Закидывает ногу на ногу, перекатывает в руках другое яблоко. – Может, это она нужна тебе? Как защита от меня. Ты цепляешься за неё, думаешь, она спасёт тебя, удержит на грани, не позволит перейти черту, когда ты уже не сможешь отличить сон от реальности.
Крис молчит, отвернувшись, даже не глядя на свой воплотившийся кошмар.
- Ты слишком много на неё взваливаешь. Она даже не знает, что с тобой происходит.
- Предлагаешь рассказать ей, что я спал с оборотнем?
- Она и сама в этом плане не безгрешна.
- Нет. Это не одно и то же. Ты меня не заставишь.
- Конечно, нет. Ты сам до этого дойдёшь. Сам себя вынудишь. Уже очень-очень скоро.
Крис рычит ”Убирайся прочь” и выбрасывает яблоко. Оно стало гнилым. Всё, к чему прикасается Питер, превращается в гниль. Теряет жизнь, каплю за каплей. Он не позволит ему притронуться к Эллисон.
-2-
Крис начинает вести дневник и позже находит там записи не своим почерком безумного содержания. Или своим. Но поскольку я не прописывала ему провалы в памяти, я подумала, что у него не будет причины для того, чтобы записывать события в своей жизни. Ещё я рассудила, что можно было бы попробовать тогда уж сделать отдельный фик, построенный только на дневниковых записях и том, что с ними связано. Такая тема достойна отдельного творческого процесса. К тому же, она немного избита, и я сомневалась в своих способностях привнести свои особые краски в неё.
Если же говорить о самих записях, то, наверное, Крис нашёл бы там что-то вроде: “Твоего мира не существует, есть только мой”.
И ещё, может: “Ты убил его. На самом деле это ты разорвал его своими когтями. И ты знаешь это. Просто не помнишь. Просто боишься вспомнить. Боишься признать. Чем быстрее ты смиришься, тем быстрее мы встретимся”.
Вопрос ещё в том, что дневник нужен, если ты подозреваешь раздвоение личности. А я не уверена в том, кто именно Питер – галлюцинация или вторая личность Криса. Вероятно, что-то среднее между этими двумя. Это загадка как для читателей, так и для меня самой. В тексте, как мне кажется, есть намёки и на то, и на другое.
-3-
Крис следит за линией пульса на приборе, лёжа в больнице.
Я планировала это как одну из игр Питера с подсознанием Криса, как это было с погребением заживо. Но сейчас рассудила, что ему логичнее было бы показать Криса сидящим в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами. Вот, мол, куда тебя доведёт твоё сопротивление в конечном итоге. В любом случае, эта идея к фику как-то не прижилась, но я благодарна Leeloo2525 за подсказку, что можно было бы использовать этот образ, если бы какой-то побочный эффект от таблеток Криса привёл бы его на больничную койку.
Автор: Св. Иоанн Уотсон
Фандом: Teen Wolf
Жанр: AU, hellomadness
Персонажи: Питер Хейл, Крис Арджент, Эллисон
Рейтинг: G
Размер: чуть-чуть не дотянула до трёх тысяч (допы в это число не включены)
От автора: я могла бы, наверное, назвать его "Embrace the Madness", поскольку оно чудесно подходит, но так бы я чувствовала себя плагиатором слогана второго сезона Ганнибала ^^
OOC неизбежен, будьте осторожны.
Пост на соо нестандартных пейрингов.
Читать на свой страх и рискБезумие - оно такое. Тягучее и приторное.
Как карамель.
Как голос Питера.
- Кристофер... - зовёт тот. Манит. Привлекает на свою тёмную сторону. Туда, где нет места здравому рассудку и трезвому взгляду на вещи.
- Кристофер...
Так звал его только отец. Никто и никогда в жизни больше не звал его Кристофером. Деловые партнёры звали его Крисом. Друзья звали его Крисом. Жена звала его Крисом. Даже Питер, когда был жив, звал его Крисом.
Но сейчас, когда тьма собирается вокруг сердца и мысли медленно, словно пытаются пройти сквозь болото, с каждым шагом всё больше утопая, ворочаются в голове, он тянет это злополучное "Кристофер", и оно тяжёлым грузом оседает на плечи.
- Не называй меня так, - просит Крис бесконечно устало и зажимает уши руками, когда Питер, ему назло, повторяет снова и снова, оказываясь слишком близко, шепча так громко, откликаясь как будто со всех сторон одновременно, атакуя.
- Хватит! - кричит Крис, и внезапно в голове - звенящая тишина.
И она сводит с ума не хуже прежнего.
Крис смеётся.
Так или эдак.
Выхода нет.
Избежать не получится.
- Однажды мне стало холодно внутри, мои органы стремительно замерзали, и быстрее и сильнее прочих - сердце. И тогда я поджёг свой дом, - говорит Питер, и ногти его врезаются в кожуру апельсина. - Сердце моё билось в ритме древнего танца, восхваляющего богов, и плоть моя плавилась, но это ничтожно по сравнению с тем, что творилось в моей груди.
Резкий запах забивается Крису в ноздри, он включает громче телевизор, чтобы не слышать, но голос Питера всё равно звучит, сквозь, между, вместо, проникая под кожу. Потому что он в голове, его не перекричишь, не перекроешь.
- Ты мог бы сказать, что это эгоистично, потому что вся семья моя погибла в этом священном пламени, но я отвечу тебе, что цена эта невелика.
Пронизывающие голубые глаза Питера смотрят на него с экрана телевизора. Он смотрит на него, как на неразумное дитя, чьи идеалы, чьи глупые и наивные представления о морали мешают ему увидеть истину. Ведь истина выше любых законов и правил, она выходит за рамки, выплёскивается из них, словно бескрайнее море, на дне которого - кости вымерших существ, некогда живших здесь. Вышедших из моря и туда же вернувшихся.
- Дым касался чистых небес, пачкал облака, уравновешивал мир. Немного чёрного в белом, немного грязного в чистом. Так сохраняется баланс, так тому суждено быть. Поэтому я знал, что всё сделал правильно.
Криса мутит, и он закрывает глаза, но под сомкнутыми веками, на обратной их стороне - эта картина, такая яркая, словно он сам был там, и каждый оттенок отпечатался глубоко в его подсознании. Горький ком с трудом проглатывается, огромным усилием заталкивается обратно, и Крис хватает ртом воздух, словно только что достиг поверхности того бескрайнего моря после долгого путешествия к самым его глубинам. Он жадно глотает, заполняя грудную клетку, облизывается, и на губах его как будто бы соль.
- Ты пока не понимаешь, но скоро этот холод доберётся и до тебя, и тогда всё, что тебе важно, сузится до канистры бензина и спичечного коробка, - предсказывает Питер и протягивает ему очищенный апельсин на раскрытой ладони. Ноги Криса внезапно босые и зарываются не в ковёр, а в скользкую кожуру.
Питер протягивает к нему руки в крови, стискивает в пальцах клетчатую рубашку Криса, пачкает, словно вытирается об неё, старается смыть, но в глазах у него - ни капли раскаяния, ни единого намёка на страх от содеянного. Только безумие: затапливающее радужку, расширяющее зрачок.
- Я убил всех, кем ты дорожишь, - говорит он, и на губах его - улыбка сумасшедшего, наконец получившего свою любимую игрушку. - Я убил их всех.
Крис обыскивает взглядом его лицо, надеется найти морщинки в уголках глаз, складку в углу рта, раздувшиеся крылья носа - что угодно, что выдало бы враньё Питера. Что убедило бы в том, что это лишь игра, шутка, неудачный розыгрыш. И хотя Питер - актёр от Бога, на руках его кровь, точно кровь, потому что пахнет железом и слишком густая для томатного сока. И от этого становится страшно и тошно, и хочется оторвать руки от рубашки, а затем снять её саму и сжечь. Сжечь. Сжечь. Как дом.
Как дом?
- Теперь будем только мы. Теперь никто не помешает. Никто не отберёт тебя у меня. Никто не будет тянуть тебя обратно, туда, где все притворяются, что в здравом уме и твёрдой памяти. Ха. Нам больше не понадобится эта ложь. Тебе больше не нужно будет притворяться. Там, где я, - только свобода.
- Нет... Нет! - Крис отталкивает его и бежит прочь. Он запирается в комнате и закрывает уши. Но слова всё равно сочатся отовсюду. Они плывут по стенам, вытекая из углов, они постепенно заполняют комнату, забираясь в щель под дверью. И превращаются в кровь. Окна не открываются, а прятаться в шкафу - бесполезно.
Крис ложится на кровать, достаёт нож из-под подушки и вонзает его себе в грудь.
Крис с криком просыпается и садится на кровати, быстро и шумно дыша, чувствуя, как липнет к взмокшей спине футболка.
Немного придя в себя и успокоив бешено бьющееся сердце, он осматривается и видит Питера, сидящего на подоконнике.
На руках его кровь.
- А что ты хочешь? - тот оборачивается и разводит ими. - Твоя жизнь превращается в кошмар.
Крис не находит в себе силы подняться и проверить, в порядке ли Эллисон, спящая в соседней комнате.
Он слишком боится увидеть труп.
- Наверное, в прошлой жизни я очень много грешил, раз в этой я галлюцинирую, и, более того, моя галлюцинация - ты, - ворчит Крис, качая головой.
- В прошлой? - с саркастичным удивлением переспрашивает Питер. - А что насчёт нынешней?
Крис делает вид, что не замечает эту шпильку, абсолютно сознательно и совершенно бессовестно старается пропустить её мимо ушей. Но Питер уже завёлся. С ним всегда так: если его что-то заденет, он вцепится в это и не отпустит, пока сам не посчитает тему закрытой. Пока сам не поставит точку. Одно из тех многочисленных качеств, которое Крис в нём ненавидит искренне и чисто, безо всяких примесей.
- Знаешь, очень жаль, что у охотников нет этого индикатора убийств невинных жертв, как у нас. Иначе у тебя тоже были бы ярко-голубые глаза. Не так ли, Крисси?
Крис отчаянно пытается не вспоминать, не думать. Заблокировать все воспоминания, которые хранились в самом тёмном углу на самой высокой полке в пыльной кладовой, куда давно никто не заглядывал. Но Питер услужливо подсказывает, слова льются песней из его рта:
- Тебе было двадцать три, вас занесло куда-то в Айову, и как раз тогда начались эти странные смерти.
Крис помнил. В газетах ещё писали, что это, должно быть, бешеные собаки, только какого чёрта у бешеных собак такие большие отпечатки лап, и неужели недавнее полнолуние совсем не имеет к этому отношения?
- Он был ещё совсем щенок, Крисси. Цыплёнок, жёлтый пушок, детский писк. Сколько ему было? Навскидку лет пятнадцать, не больше. Тощий, со всклокоченными волосами, словно от удара током, горящие глаза. Полон жизни.
Крис морщится, не в силах прогнать образ, тут же вставший перед глазами.
- Может, ты завидовал ему? Его свободе? Ему-то родители наверняка не говорили, во сколько ходить в туалет, - фырчит Питер, явно насмехаясь над спартанским расписанием, которое Крис соблюдает, кажется, и по сей день.
- Я не завидовал, - говорит он, хмурится, но самому себе кажется совершенно неубедительным.
- Ты пристрелил его, Крис. Пальнул в него пулей из аконита и смотрел, как он мучается, раздирает себе руку до самого мяса, пытаясь вытащить её. Зная, что, даже если он вытащит, яд уже проник в кровь, ему не спастись. А он умолял, извивался, кусал губы в кровь, стискивал зубы, выплёвывал, выл. Говорил, что не виноват. Ты ведь выяснил потом, что он не виноват, верно?
- ...верно, - глухим эхом отзывается Крис. Позабытая вина затапливает, душит, жжёт глаза с новой силой. Словно и не прошло несколько лет.
- Но от отцовского похлопывания по плечу, сильного, выражающего гордость за сына, тебе стало противно ещё до этого, так ведь? - хмыкает Питер, и Крис поджимает губы, вспоминая, как по телу прошли мурашки, и захотелось сбросить отцовскую руку - неожиданно тёплую, с широкой ладонью. Скинуть со своего плеча, вытереться, смыть. А потом стало противно и от себя самого. Что наблюдал за чужими страданиями и ничего не сделал. Ничего не почувствовал.
- Ненавижу тебя, - выдыхает он уже в ванной: с лица капает вода, в усталых глазах - сетка красных сосудов.
Отражение Питера в овальном зеркале ухмыляется в ответ.
Крис открывает глаза и в первое мгновение не может понять, где находится.
Здесь холодно, темно, сухо и жёстко.
Он пытается поднять руки и ударяется костяшками пальцев о дерево.
Вот чёрт!
Он ощупывает пространство вокруг себя, как может, больно стукается локтями о преграды, при этом стараясь спокойно дышать, но не в силах унять бешеное сердцебиение.
Бессмысленно отрицать очевидное.
Его похоронили заживо.
- Страшно, да? - Крис вздрагивает, услышав знакомый голос, идущий как будто бы через несколько слоев плотной ткани: приглушённый, но слова разобрать можно.
- Питер! - он злится, наконец, понимая, чьи это происки. - Прекрати играть с моим подсознанием!
- А я и не играю, - до странного спокойно хмыкает тот. - Ты делаешь это сам.
Крис резко дёргает головой в сторону, фырчит, отрицая. Не может быть. Он никогда не боялся ничего подобного, чтобы сейчас оказаться в таком положении. С другой стороны, сейчас это кажется действительно пугающим, и паника медленно поднимается вверх, от кончиков пальцев ног, рискуя вскоре затопить лёгкие и сердце, отключить мозг, лишая его всякой способности трезво мыслить.
Крис хлопает по себе руками, проверяя, не соизволило ли больное подсознание оставить ему пистолет в кармане джинсов, чтобы прострелить... ну да, гроб. Он ведь в гробу? Или, как минимум, в какой-то деревянной коробке. Сделанной по совести, потому что подушечки пальцев не обнаружили никаких возможных заноз. Впрочем, это не сильно обнадёживает.
Крис стискивает зубы и, вжавшись в дно, пытается выиграть себе побольше места, чтобы размахнуться и ударить кулаком. Разбить. Выбраться.
Паника добирается уже до коленок, он мелко подрагивает, пытается выбить доски ботинками, сдерживается от хаотичных движений, которые не помогут, зато отнимут порядочно сил.
Очень сложно просчитывать свои действия, если ты находишься в заколоченном ящике под землёй. На глубине скольких метров он лежит?
Именно в этот момент в голову впервые закрадывается мысль, а стоит ли вообще бороться. Даже если всё это происходит исключительно в его голове... Даже если так, то...
Крис кричит и бьёт по дереву, обезумев, забывая себя, собственное имя, всё на свете, мечтая только о том, чтобы оказаться на поверхности. Даже если там не окажется ни одного живого человека, кроме галлюцинации-Питера. Пожалуйста, только дайте ему выбраться. Он хочет вдохнуть полной грудью, он хочет потянуться и услышать, как хрустят кости.
Он кашляет, переставая кричать, и мечтает о глотке воды.
Лёжа в деревянном ящике, погребённый заживо, теряешь ощущение времени. Крис даже не знает, день сейчас или ночь. Сколько прошло времени? Час? Пятнадцать минут? Неужели он так и умрёт здесь?
- Питер! - кричит он. - Питер, мать твою! Вытащи меня отсюда!
Ему отвратительно с самого себя. Он совершенно не намеревался просить помощи. Особенно у того, кто и так постоянно издевается над ним. Затуманивая разум странными речами, заполняя его жуткими образами, вызывая фальшивые воспоминания. Или же..? Он понятия не имеет, как Питер может ему помочь - как может ему помочь голос из головы, ночной кошмар, галлюцинация? - но больше просить некого.
Однако Питер не откликается, и Крису тесно, плохо и страшно. К горлу подступает ком, его начинает тошнить, и он закрывает себе рот и мысленно просит неизвестно кого, чтобы всё обошлось. Если он должен будет здесь умереть, он предпочтёт сделать это не в собственной блевотине.
Когда его немного отпускает, он снова бьёт по крышке. И снова. И снова. Целенаправленно. Так сильно, как только может. Сбивая в кровь костяшки. Боясь дышать, потому что иначе пропустит первый обнадёживающий звук - хруст доски. С каждым ударом продолжать всё больнее, и Крис крепче стискивает зубы, хмурится, морщится, но терпит.
- Ради кого ты возвращаешься? - спрашивает Питер, снова заставляя его вздрогнуть, но не преуспевая в попытке отвлечь. - Ради дочери? Она уже достаточно взрослая, чтобы обходиться без твоей помощи.
Крис зажмуривается (всё равно ни зги не видно) и старается не слушать. Он уже давно перестал задаваться вопросом, зачем Питеру делать такие вещи. Вы же не спрашиваете у ночного кошмара, почему он вселяет в вас страх и ужас, наделяет липким холодным потом и заставляет стонать и вздрагивать. Бесполезно. Всё равно ответа не дождёшься. Или получишь какую-нибудь туманную фразу на совершенно другую тему.
- У тебя не осталось семьи. Твоя жена мертва. Твой отец... Будем честны, ты был бы счастлив, если бы он сыграл в ящик. Зачем ты стремишься на поверхность? Не лучше ли умереть здесь? Позволить всем отдохнуть от тебя?
Крис радостно выдыхает, услышав хруст, невероятно громкий в этой давящей на уши тишине. Он сажает себе занозы и пытается отковырять доску, подцепить, чтобы потом оторвать или хотя бы отодвинуть в сторону.
- Почему ты борешься? Какие у тебя стимулы, чтобы жить?
- Чёртов философ, - бормочет Крис, а потом набирает воздуха в грудь и закрывает рот.
Потому что в коробку начинает сыпаться земля.
Паника захлёстывает Криса по новой, и он старается выкарабкаться, двигает резко руками, пробует оттолкнуться, погрузиться в землю, позволяя сжать себя со всех сторон.
Он продирается, стремится наверх, тянется изо всех сил и благодарит неизвестно кого за то, что Питер молчит. О, этому типу всегда есть что сказать, просто иногда он замирает, молчит, словно собираясь, натягиваясь, как пружина, для нового выпада. В эти когда короткие, а когда и длинные мгновения Крис имеет возможность передохнуть, а сейчас - ещё и приблизиться к поверхности.
Пожалуйста...
Когда сил уже почти не остаётся, руке вдруг становится не за что схватиться, и Крис, сдерживая порыв вскрикнуть, вкладывает все силы в то, чтобы подтянуться, добраться, наконец, до желанной цели.
Отряхиваясь и жадно глотая воздух ртом, он обнаруживает себя на кладбище. На него опустилась ночь, в небе сияет полная луна. На надгробии с его именем сидит Питер и мечтательно улыбается. Довольно странное и непривычное выражение на знакомом лице.
- Воды? - вежливо спрашивает он и протягивает наполовину выпитую бутылку. Крис отряхивается и жадно присасывается к горлышку, едва отвинтив крышку. Последние капли он выливает на лицо, размазывает по нему землю, вздыхает облегчённо.
- Меня хоронили без гроба, - говорит Питер, махнув рукой, как бы позволяя Крису этим жестом оставить пустую бутылку себе. - Представляешь, каково это - однажды открыть глаза и оказаться под землёй? Она забивается в глаза, в рот, в нос. Всюду. Паника сковывает всё тело...
- Теперь знаю, - кивает Крис.
Оба замолкают и смотрят на полную луну.
Крис начинает курить, потому что чувствительный волчий нюх Питера это раздражает. Он ведь всё равно не умрёт от старости в кресле-качалке. Либо его разорвёт оборотень (что бы он ни говорил про конец охоты, это самообман, наивная глупая ложь), либо он пустит себе пулю в висок, став оборотнем. Либо ещё какая-нибудь паранормальная дрянь отправит его прямиком на тот свет. Он также не исключает вариант пьяного водителя и апокалипсис с огненными шарами, падающими с небес. На самом деле его не особо волнует, если к этому списку прибавится ещё и рак лёгких. Больше его волнует то, что его новое пристрастие замечает дочь.
- У меня раньше была такая привычка, - врёт Крис, и ему противно, потому что он врёт собственной дочери. Не то чтобы он ей никогда не врал. Далеко за примером ходить не надо было: когда приехала Кейт, он солгал, из-за чего посреди ночи срывается с места. Машина. Конечно. Что ещё он мог сказать в те дни? "Извини, на твою тётю напало чудовище из комиксов"? И, тем не менее,
Эллисон смотрит настороженно и подозрительно, ещё подростком ты был отвратительным лгуном, Крисси, совершенно никудышным, шепчет Питер, и Крис тушит сигарету о край раковины, наполовину заполненной грязной посудой. Он прекрасно понимает, какие выводы невольно делаешь. Если пагубная привычка вернулась, значит, сейчас есть какой-то стресс.
- Что ты ей скажешь? - в голосе Питера, вертящего в руках декоративный глобус (когда только успел стащить из кабинета?), искреннее любопытство. - Расскажешь ей правду? Скажи ей правду. Заставь её себя возненавидеть. Питать к тебе отвращение. Отстрани от себя. И тогда мы сможем быть вместе. Как раньше.
- Пап, что происходит? - дочь хмурится, делает шаг вперёд, беспокоится, старается заглянуть в глаза. - Мы же отошли от сверхъестественных дел, ты сам настаивал. Я думала, это потому, что ты переживаешь за меня.
- Я и сейчас переживаю за тебя. Пожалуй, ещё больше, чем прежде, - вздыхает Крис. Он не знает, как к этому подобраться. Он не знает, как выставить себя в лживо-добром свете. Потому что он обманщик и изменник. Он просыпается и понятия не имеет, куда деться от ненависти к самому себе, чем её подавить, куда затолкать.
- Ты можешь рассказать мне, - Эллисон подходит и кладёт свою руку на его. - Я не брошу тебя. Мы ведь семья.
Крис снова вздыхает и с большим трудом выталкивает из себя слова:
- Когда-то я был близок с одним оборотнем...
- Правильно, степень близости лучше не уточнять, - издаёт ироничный смешок Питер.
- ...и теперь он... теперь я... я вижу его. Хотя он мёртв. Он не может быть жив. Он не может быть здесь. Ты же не видишь его.
Крис говорит немного сбивчиво и ненавидит себя за это. За этот разговор. За Питера. За всё. Он должен быть сильным отцом, опорой и поддержкой. Вместо этого он жалуется на галлюцинации и заикается, словно третьеклашка, пытающийся придумать разумное оправдание невыполненной домашней работе перед всем классом и грозной учительницей.
- Это... это был один из Хейлов?
Его дочь. Всегда, с самого детства такая смышлёная.
Он просто кивает.
- И чего он хочет? Этот оборотень.
- Он хочет, чтобы я сошёл с ума.
Питер довольно щурится, слегка улыбаясь, с громким хрустом ломая глобус в своих руках при помощи волчьих когтей.
- Может, он провёл какой-то ритуал без твоего ведома? Как-то связал вас двоих перед смертью? Может, от этого можно избавиться? Давай сходим к Дитону, вдруг он поможет. Пап, ну же. Не опускай руки, - Эллисон теребит, прикасается, гладит по плечу, тянет на себя, снова пытаясь заглянуть в глаза.
Крис знает, что это бесполезно. Но умудряется выдавить из себя улыбку.
Они с Питером похожи на шнурки для кроссовок. Потому что на самом деле это один большой шнурок с двумя концами. И он надеется только на одно: когда один конец перетечёт в другой, когда будет отмерено больше половины, Питер не тронет его дочь.
--
Допы-бонусы к фику: то, что в него не вошло, но могло быПослесловие автора, или “типа бонусы”.
Здесь я по просьбе Leeloo2525 опишу то, что не вошло в рассказ, хотя могло бы. Идеи, образы, отрывки. Их всего-то три штуки, и они небольшие.
-1-
Питер толкает его в озеро, предварительно привязав камень и обернув верёвку вокруг живота. Камень недостаточно большой, чтобы утянуть ко дну, утопить, но достаточно большой, чтобы удержать под водой.
С Питером как раз именно так. Как под водой. Все остальные звуки приглушаются и становятся второстепенными, неважными. Громкость окружающего мира стремительно уменьшается под толстым слоем воды, дети, играющие друг с другом в том же озере, становятся всего лишь размытыми пятнами, маячащими на границе периферического зрения, а там, наверху, искажаясь, преломляясь, светит солнце.
- …апа… - чей-то голос настойчиво пробивается сквозь эту толщу, зовёт, вытягивает.
- Папа!
Крис рывком оказывается на поверхности, глотает ртом воздух и ощупывает живот, на котором даже не остаётся следа от верёвки. Груз больше не давит.
На самом деле он просто моргает и оказывается, наконец, в реальном мире. Дочь смотрит на него немного обеспокоенно, но, добившись ответа, чуть улыбается и спрашивает:
- Как прошёл твой день?
В воздухе как будто висит неозвученное “Наверное, не так интересно, как раньше, с охотой на оборотней и бессонными ночами с арбалетом наперевес”. Крис слегка улыбается в ответ:
- Всё хорошо. Как твой?
- На удивление, никаких странных происшествий, - Эллисон тихо смеётся, но потом внезапно мрачнеет: - Это ведь только затишье перед бурей, верно? Мы потревожили Неметон, и теперь…
Он прерывает её, кладёт руку на плечо и слегка сжимает:
- Что бы ни случилось, ты справишься с этим. Ты у меня сильная.
Дочь кивает.
- И я рядом. Только скажи, и я всё сделаю для тебя.
“Ты – всё, что у меня осталось”, хочет сказать он, но не говорит. Она и так это знает.
Она дожидается, когда он уберёт руку, и, прихватив с собой красное спелое яблоко, бросив что-то про уроки, отправляется в комнату.
- Не смей ограждать меня от дочери, - шипит Крис, нахмурившись, едва Эллисон скрывается на втором этаже. – Можешь оградить меня от всего мира, но только не от неё. Я нужен ей.
- Ой ли? – фырчит Питер, материализуясь на столе. Закидывает ногу на ногу, перекатывает в руках другое яблоко. – Может, это она нужна тебе? Как защита от меня. Ты цепляешься за неё, думаешь, она спасёт тебя, удержит на грани, не позволит перейти черту, когда ты уже не сможешь отличить сон от реальности.
Крис молчит, отвернувшись, даже не глядя на свой воплотившийся кошмар.
- Ты слишком много на неё взваливаешь. Она даже не знает, что с тобой происходит.
- Предлагаешь рассказать ей, что я спал с оборотнем?
- Она и сама в этом плане не безгрешна.
- Нет. Это не одно и то же. Ты меня не заставишь.
- Конечно, нет. Ты сам до этого дойдёшь. Сам себя вынудишь. Уже очень-очень скоро.
Крис рычит ”Убирайся прочь” и выбрасывает яблоко. Оно стало гнилым. Всё, к чему прикасается Питер, превращается в гниль. Теряет жизнь, каплю за каплей. Он не позволит ему притронуться к Эллисон.
-2-
Крис начинает вести дневник и позже находит там записи не своим почерком безумного содержания. Или своим. Но поскольку я не прописывала ему провалы в памяти, я подумала, что у него не будет причины для того, чтобы записывать события в своей жизни. Ещё я рассудила, что можно было бы попробовать тогда уж сделать отдельный фик, построенный только на дневниковых записях и том, что с ними связано. Такая тема достойна отдельного творческого процесса. К тому же, она немного избита, и я сомневалась в своих способностях привнести свои особые краски в неё.
Если же говорить о самих записях, то, наверное, Крис нашёл бы там что-то вроде: “Твоего мира не существует, есть только мой”.
И ещё, может: “Ты убил его. На самом деле это ты разорвал его своими когтями. И ты знаешь это. Просто не помнишь. Просто боишься вспомнить. Боишься признать. Чем быстрее ты смиришься, тем быстрее мы встретимся”.
Вопрос ещё в том, что дневник нужен, если ты подозреваешь раздвоение личности. А я не уверена в том, кто именно Питер – галлюцинация или вторая личность Криса. Вероятно, что-то среднее между этими двумя. Это загадка как для читателей, так и для меня самой. В тексте, как мне кажется, есть намёки и на то, и на другое.
-3-
Крис следит за линией пульса на приборе, лёжа в больнице.
Я планировала это как одну из игр Питера с подсознанием Криса, как это было с погребением заживо. Но сейчас рассудила, что ему логичнее было бы показать Криса сидящим в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами. Вот, мол, куда тебя доведёт твоё сопротивление в конечном итоге. В любом случае, эта идея к фику как-то не прижилась, но я благодарна Leeloo2525 за подсказку, что можно было бы использовать этот образ, если бы какой-то побочный эффект от таблеток Криса привёл бы его на больничную койку.
@темы: TW